МАЛАЯ МЕДВЕДИХА
У медведихи и ухо
слышит дышащее тихо
тёплое, теплее пуха,
эхо —
и лесное мухо,
и заплаканное мыхо
ходят в лабиринтах слуха
в мягких тапочках из меха.
Екатерина Боярских, иркутянка, иммигрантка в хвойный лес. Из интервью:
— Вы пишете для дочери сказки?
— Да, конечно. И сказки, и колыбельные. Кстати, у нас есть небольшая группа из шести человек, которая для смеха называет себя женской филологической коммуной имени Шышела-Мышела, имени Клепсидры, имени Епиклеи, имени Мозаичного лося. Это такая своеобразная игра, форма жизни, в которой участвуют и наши дети. У коммунаров была общность жён, а у нас — общность детей. Мы собираемся вместе — мамы и дети — и ребятишки относятся к нам, взрослым тетям, не как к посторонним, чужим, а как к своим родственницам — зовут «мама Катя», «мама Света». У нас есть своя мифология, традиции, игры. Мы в этом живём. Интересно, что из такого опыта получится.
Там ещё про отказ от возрастных и половых особенностей на вершине творчества, что женская поэзия — это иллюзия, а также «Я не чувствую, что мне чего-то недодано. Но, опять же, я не мужчина. Поэтам из числа «сильного пола» хочется известности». Я не чувствую, что мне чего-то недодано. Но, опять же, я не мужчина. — это мемом должно стать. У Этвуд был роман о том, как уходила в лес, в бред, во время сновидений молодая женщина и всё ждала, чтобы её не отпускали, чтобы её окликнули по имени. Но я так и не узнала, как зовут ту женщину. Медведихи, лосихи, мёртвые кошки и живые псы, невидимые и неведомые зверушки Боярских — счастливее героини Этвуд. Они все имеют имена. Они все зовутся.
И к вопросу о том, как вывезти из девушки Сибирь. Сохрани мать-природа, не надо этого делать. Не надо выкорчёвывать из Дягилевой Новосибирскую область, из Арефьевой Верхнюю Салду, а из Боярских — Иркутск. Сие обречено на провал, неостроумно и подло.
( Свернуть )
То ли туман ходит, то ли острый
меч ночей месяц,
сны на моей голове режет,
спину щекочет.
Люди безлюдны, радости беспощадны.
Мир залит молоком — в полдень и в полночь ясно.
— Мама, чего ты просишь, о чём мечтаешь?
— Кто бы ты ни был, дочка ли, сын, будь от меня
подальше.
Золотом вышью по тьме уходящий пунктир прощанья.
О, отпади от меня, обними болью
и отступи — и я
стану богаче смертных,
и отпусти — стану богаче смерти,
золотом незакатным я препояшу
ночь твоего пути,
о, отпади от меня, ради дуги, стынущей между нами.
Льнёт к тебе лабиринт,
эта ночь — золотой клубок, глушь и ярость —
не твоя, не моя, это свет на тень, тень на свет наступает.
В дальнем краю гаснет она, последняя золотинка,
искра её канет в глубинах глаз, в глазах глубин тонет.
Кто бы ты ни был, что ты сейчас помнишь?
что ты сейчас?
— Мама, лист отпадает.
МАЛЕНЬКИЙ МАМОНТ
Маленький мамонт слушает маму, вечную мерзлоту.
Как телевизор в соседней комнате, та говорит не с ним.
Так, болтает. В небе звезда сгорает, но не горит,
и мы сгораем, перегораем, должны держаться,
но не хотим.
Мы хотим оборваться в весеннюю пустоту.
Маленький мамонт слушает маму, вечную мерзлоту.
Она его не пускает на улицу погулять.
Он окровавленным зайцем бежит к мосту,
она не мешает, не запрещает ему понять.
Лёг на мост, пытается проползти:
всё, что угодно сделаю, отпусти.
Откуда я взялся, мама моя зима,
необитаемая, неосязаемая тюрьма?
Вечная мерзлота издаёт еле слышный скрип.
Мама, куда я делся, за что погиб?
Всё болит. В стакане прыгает аспирин.
Вместо меня другие светятся и растут.
На глубине двенадцати метров, сам себе господин,
вечный мамонт слушает вечную мерзлоту.
ДЕВОЧКА
Она так сильно боялась,
что волосы стали расти
обратно в чёрную землю её головы.
Вся поместилась в пальцы левой руки.
На второй день стало светлей.
Нашла на болоте следы погибших огней.
На третий день искры из глаз всё те же,
знак её — полдень, глаза изгоя.
На четвёртый день пришёл голод.
Ела скалы, пила свои мысли.
Не двигалась с места.
Пятый — вечное утро, зоркое поле.
Было былое.
На шестой день вырос клевер.
На седьмой пришло её племя.
Теперь она не знает страха,
состоит из одной чистой смерти,
у неё нет голоса,
она одна простая капелька.
Она взрослая.
***
…король её, улыбаясь, находит и говорит:
старая старая вещь
старая старая дочь
убежала в лес, заросла высокой могилой,
заросли клочки в незабудку, закатились её колечки.
По камешку, по цветку
король её собирает, венок надевает и говорит:
долгую-долгую ночь стёртая дочь-половинка
на небе горит.
Обезьянка Терция прыгает с потолка, с забора,
пропадает под старым зонтом, одна за другой
капли её пронзают, король её собирает,
кладёт под ноги дорогу,
на животе угрозу,
суконный хлеб в головах.
Положи меня на руке твоей,
как камень в руке твоей.
Отпустимо, ладо, во дно во одонный сад,
отрешимо, доре, во море двери домой,
одоламо, немо, возьми монету,
лизни монету под языком.
***
Цинне-ваа! Гильдия птиц, как дым,
в полукружьях воздуха чертит дом
в осьмеро, в дефтеро больше нас, встроенных в муравейник.
Цинне-ваа! Кинтия птиц впотьмах,
плоский цветочный мрамор небес,
снизу в каменных чашах лежит земля.
Цинне-ваа! наружная лестница, баррикады птиц.
Дождь уже вытекает из моего виденья,
из поведенья времени —
цинне-ваа! как дым в полукружьях дней.
СЕРДЦЕ ПОЛДНЯ
Были полулюди-полуклёны,
были полуклёны-полулоси.
Жили-были, пели-пропадали,
в листьях, в ливнях, в иволгах бродили,
над рекой стояли, одноноги.
Пешеходы были многолики,
а дороги были одиноки.
Утром ты меня, как день, увидишь,
в полдень ты меня, как день, догонишь,
в сумерки меня, как день, пригреешь,
ночью ты меня, как день, забудешь.
Вот трава душица-богомольца,
вот её душице нет покоя,
вот её былинке нет ответа.
То заглянет за реку Десницу,
то по речке Шуйце пропадает,
то она взлетает с комарами.
то дрожит, как серая осинка,
тихая осинка с серой шейкой,
с тонкими зелёными руками,
что ж ты беспокойная такая?
На секунду мир остановился,
и его весёлые денёчки
динькают, как ветреные кольца
на лесной невидимой поляне,
на дверной неведомой цепочке.
Утром ты меня, как тень, заметишь,
ночью ты меня, как тень, укроешь.
В полдень ты меня навек обнимешь,
в полдень ты меня навек отнимешь,
в полдень ты меня, как тень, отбросишь.84
На восходе или на свободе,
на ответе или на рассвете
движется без ветра, без закона,
думает без страха, без обмана
сердце полдня. Божимая травка
шелесте ленива, золотая,
а над нею божемоёсолнце.
ДА
Оно говорит: мразь.
Я говорю: да.
Оно говорит: боль.
Я говорю: да.
Оно говорит: страх.
Я говорю: да!
Оно говорит: смерть.
Я говорю: да!
Оно говорит: смерть!
Я говорю: да, да!
Оно замолкает и начинает думать.
Я говорю: да.
Оно прекращает думать.
Полностью сборник «Женщина из Кимея» можно прочесть здесь: http://polutona.ru/books/boyarskihpdf.pdf
fembooks 